Марк Розовский: «Главное мое увлечение, оно же и моя основная работа – это театр»
Его жизнь трудно уложить в определённые рамки. Она у него яркая, разнообразная, насыщенная бесконечным, всепоглощающим творчеством. Одно только перечисление его регалий, которые могут занять не одну страницу, уже говорят сами за себя. Режиссёр, драматург, композитор, писатель, поэт, член многих творческих союзов: Союза писателей России, Союза театральных деятелей России, Союза журналистов России, член Пен-клуба, член редакционного совета журнала «Театральная жизнь», лауреат многих премий – «Венец» (за большой вклад в современную драматургию и театральную жизнь страны), «За лучшую режиссуру», «Признание» Московского международного телевизионно-театрального фестиваля, лауреат Эдинбургского Фестиваля за спектакль «Бедная Лиза», дважды лауреат национальной премии «Россиянин года» (2006 и 2012), лауреат премии Федерации еврейских общин России «Человек года», а ещё – Кавалер Орденов «Почёта», «За заслуги перед Отечеством» IV степени, Ордена Ломоносова и Звезды миротворца. С 2000 по 2002 год – член Комиссии по помилованию при Президенте Российской Федерации, член Общественного совета Московского Бюро по правам человека… И это всё он – Марк Григорьевич Розовский – великолепный рассказчик, интереснейший человек, талантливый во многих сферах искусства, – отмечает в эти дни свой 85-летний юбилей.
Разговаривать с ним можно бесконечно, потому что с ним безумно интересно. Свой золотой возраст он встречает новыми спектаклями, очередными выпусками книг и, как всегда, грандиозными планами, ибо спокойная и размеренная жизнь не про него. Нам остаётся лишь поражаться и восхищаться его энергией и колоссальным трудолюбием.
– Марк Григорьевич, как вам это удается? Как вы всё успеваете?
А кто вам сказал, что я всё успеваю? Я только пытаюсь. Если бы я всё успевал, сколько бы я ещё всего натворил!
– Ну, вам грех обижаться. Давайте немного вспомним ваше детство, откуда идут ваши истоки.
Давайте. Родился я 3 апреля 1937 года в Петропавловске-Камчатском в семье инженеров.
Мои родители по окончании Московского университета отправились на Камчатку строить судоремонтный завод. Вскоре там появился на свет я, а через полгода моего отца по ложному доносу арестовали и отправили в лагеря на целых 18 лет. Вот такая грустная картина.
– И вас воспитывала бабушка, которая забрала вас в Москву?
Да. Когда подрос, пошёл в школу. Учился в 170-й московской школе, где вместе со мной учились будущие светилы искусства: драматург Эдвард Радзинский, актёры Василий Ливанов, Андрей Миронов, дирижёр Евгений Светланов… По окончании школы поступил в МГУ на факультет журналистики.
– И начался у вас интереснейший этап жизни.
Молодость – это всегда интересно. У нас, она была очень бурная, мы учились и работали взахлеб. Во время учёбы в университете мы организовали там студенческий театр-студию «Наш дом», и я стал его художественным руководителем. Мы были молоды, полны энтузиазма, энергии, фантазии было, хоть отбавляй. Мы жили этим театром, упивались им. Он пользовался у зрителей бешеным успехом. Забегая вперёд, скажу, что впоследствии оттуда вышло немало известных, знаковых людей: актёры Александр Филиппенко, Семён Фарада, Геннадий Хазанов, Михаил Филиппов, Юрий Солодихин, Александр Карпов, поэт Юрий Ряшенцев, драматурги Людмила Петрушевская, Виктор Славкин, писатели-сатирики Григорий Горин, Аркадий Арканов, Александр Курляндский, Аркадий Хайт, композитор Максим Дунаевский и др. Мы всё делали сами: сами сочиняли, сами ставили, сами делали декорации и сами играли. Наверное, поэтому и нам самим, и всем, кто приходил на наши спектакли было интересно. Как-то однажды, к нам заглянул на огонёк Зиновий Гердт. Он послушал нас и сказал: «такое впечатление, что у вас здесь как будто коллективный Райкин». Кстати, Райкин нас всегда очень поддерживал, помогал, подсказывал что к чему. И к его юбилею мы сделали ему подарок – написали песню, которую посвятили ему. Песня ему очень понравилась, и он просил нас записать её на магнитофон. Наш театр, я уже говорил, пользовался большим успехом у зрителей, всегда был аншлаг. И на разных фестивалях нас тоже не раз отмечали. Без ложной скромности скажу, что широкую известность, например, получил спектакль в моей постановке «Целый вечер, как проклятые» (1964). Это был первый опыт в стиле театра абсурда, который был отмечен премией на 1-м Всесоюзном фестивале студенческих театров эстрадных миниатюр в Москве (1966), а также «Золотой маской» на фестивале в Варшаве. Да, мы были молоды, наверное, излишне самоуверенны, не боялись острых тем, и казалось, так будет всегда. Но вскоре нас разогнали, и театр был закрыт, как сказали наверху, за антисоветчину. И мы разлетелись все, кто куда, кто – учиться, кто – работать. Но тем не менее наш театр просуществовал 12 лет, хотя я, как руководитель, не имел тогда даже режиссерского образования.
– После этого вы успели поработать и по своей прямой специальности на радио, в журнале «Юность», в «Литературной газете». Но театр не отпускал вас. Вы создали театр при Государственном литературном музее. Работали главным режиссёром Московского Государственного мюзик-холла, а также много ставили спектакли в других театрах. И в это же время активно уже занимались драматургией.
Да, я написал пьесы «Красный уголок», «Концерт Высоцкого в НИИ», «Раздевалка», «Триумфальная площадь» и др., и сделал многочисленные инсценировки. В эти годы я осуществил постановки в Большом драматическом театре (БДТ имени Г.А. Товстоногова), театре оперы и балета им. Кирова (ныне Мариинский театр), Академическом театре русской драмы им. Пушкина, театре им. Ленсовета в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург), театре русской драмы в Риге, во МХАТе, театре им. Маяковского, Государственном театре кукол им. С.В. Образцова, польском театре во Вроцлаве и др.
– И даже в 1975 году поставили первую в СССР рок-оперу «Орфей и Эвридика», ставшей уникальным явлением для театрального искусства, которая, как писали в рецензиях, выдержала 2000 постановок (!). Остаётся только поражаться вашим многогранным талантам и потрясающей, в хорошем смысле слова, всеядности. Вы ведь ещё являетесь единственным российским драматургом и композитором, чей мюзикл «Strider», или «История лошади», исполнялся на Бродвее – на сцене театра Хелен Хейс (сезон 1979-1980) и получил прекрасные оценки в рецензиях «Нью-Йорк Таймc» и других американских изданий. Об этом мы поговорим чуть позже.
Но сначала расскажите о своей первой встрече с Товстоноговым, как вы познакомились с ним, стали сотрудничать? Ведь насколько известно, вашей встрече с ним послужила та же эпохальная в определённом смысле пьеса «История лошади»?
Когда наша пьеса была готова, мы с моим другом и соавтором поэтом Юрием Ряшенцевым поехали в тогда ещё Ленинград в театр БДТ Товстоногова читать пьесу на худсовет. Каждый автор хочет понравиться, ну и я так нескромно, чтобы понравиться, после прочтения пьесы, на те стихи, которые написал Ряшенцев к спектаклю, спел все песни без всякого аккомпанемента. Товстоногов внимательно выслушал. Я задал вопрос о композиторе. «А никакого композитора не надо, вот как вы спели, Марк, так пусть и останется» – сказал Георгий Александрович. Он тотчас вызвал зав музыкальной частью театра Семена Ефимовича Розенцвейга, светлая ему память, который сел за фортепиано и с моего сиплого голоса стал подбирать на инструменте мои мелодии. Так эта музыка и осталась в его аранжировке в спектаклях БДТ и других театрах, и даже за границей. Конечно я никакой не композитор, я даже нот не знаю, а просто, использую стилизации, какие в театре возможны – степной распев, русская песня, цыганская мелодика, даже бардовские оттенки. Доходило даже до смешного, когда я начал петь песню табунщика из этого спектакля в тот день, чувствую немного не так звучит, а я не знаю, как Семёну Ефимовичу профессионально объяснить, чего я хочу, я говорю ему: «берите правее, правее», и он смотрит на меня одним глазом и берёт правее, то есть ноту выше. Вот так мы вместе с ним и переложили на ноты все песни из этого спектакля.
Потом этот спектакль игрался в театре «Хелен Хейс» на Бродвее в огромном зале на 800 мест и с моей музыкой. Я, правда, не слышал всё это, так как я был тогда невыездным, как и многие из нас. Так она и осталась в аранжировках Розенцвейга. Вот так неожиданно для себя, я стал единственным советским и российским композитором, чей мюзикл исполнялся на Бродвее. Представляете, в течение года по восемь раз в неделю игрался этот спектакль! В это трудно поверить. И мне приятно отметить, что помимо Бродвея, спектакль с успехом обошел ещё многие сцены мира. Был поставлен в Национальном Театре в Лондоне, Статстеатре в Стокгольме, Королевском театре в Копенгагене, в Нью-Йорке, в Сеуле, в Японии, Германии, Италии, Швеции, Финляндии, Испании, Бельгии, Голландии, Австрии... И не только этот спектакль. Например, пьеса «Кафка. Отец и сын», написанная мной по произведениям Франца Кафки, также с большим успехом была поставлена в театре «Ла Мама» (Нью-Йорк), а пьеса «Красный уголок» – в Бонне и Дюссельдорфе. Так что, Запад мы в те годы очень даже покорили своим творчеством.
Меня часто спрашивают, какая постановка «Истории лошади» вам нравится больше всего? Я отвечаю, конечно, не без доли шутки: «Больше всего мне нравится в театре «У Никитских ворот». А если серьёзно, я не все спектакли видел. Писали в «Нью-Йорк таймс» очень положительные рецензии – это большая удача. Туда пробиться крайне сложно. Нас не выпускали тогда за границу. Бродвей для нас был закрыт, и ставил спектакль американский режиссёр, который увидел его в Ленинграде. Но, на мой взгляд, проникнуть в глубины толстовского реализма, и «толстовства», как цельного мироосознания, американцу, я считаю, практически невозможно. Ряшенцев написал стихотворение, где в 12 строчках он изложил всю концепцию Толстова, которая продолжает жить не только в литературном произведении, но и на театральной сцене, глубоко задевая наши души, заставляя размышлять о зле и добре, грехе и ответственности за грех, о животном и человеческом, о жизни и смерти. В стихах Ряшенцева выражена самая главная мысль Толстова: что жизнь проходит быстро, что царство Божье должно быть внутри нас. Мы не всегда живем правильно. Толстой призывал нас: «Акститесь, люди!» И это сейчас звучит очень актуально. Важно понимать, что есть зло, и что есть милосердие. Это главная концепция пьесы.
Кстати, о милосердии. Мы часто проводим в театре благотворительные вечера. На этот раз, когда вы у нас были, мы хотели провести его в большом зале, чтобы была возможность больше помочь больным детям. Но у нас не получилось. В конце концов, не в этом суть, важно, что люди пришли, хоть и не очень много было их, но они пришли, потому что есть человеческая душа, благородство, которые нашли отклик в своей душе, и спасибо им за это.
Вот в Америке, например, есть закон о меценатстве, там это чрезвычайно развито и важно. В любом театре, есть места с фамилиями тех, кто делает добрые дела, занимается меценатством, помогает культуре, и не только, в других областях тоже. И это взаимовыгодно. Дело в том, что, помогая, например, культуре, театрам, другим культурным заведениям, меценаты освобождаются от налогов. Мы немного заблудились в отношении осуждения американизма. Я там бывал часто и знаю об этом неплохо. Мы по этой части делаем только первые шаги, у нас тоже есть закон о меценатстве, но это пока только видимость. Что и говорить, у них культура на высоком уровне, этому уделяется огромное внимание, у них проходят огромные симфонические концерты, количество театров зашкаливает на квадратный метр…
– Какое влияние оказал Товстоногов на дальнейшее ваше творчество?
Огромное. Это мой учитель, я всегда это помню и очень благодарен ему за это. Я и сейчас в своем театре «У Никитских ворот», которым руковожу без году сорок лет, работаю по его заветам. Работая в БДТ – одном из лучших театров страны, и ставя спектакли под руководством Товстоногова, я каждый раз, как сдавал ему экзамен. Потом ставил спектакли в Риге, в других театрах – это всё мои «университеты», которые вырастили меня, сделали меня режиссёром. Но к Товстоногову, как человеку у меня двойственное отношение. Об этом я откровенно написал в своей книге «Дело о конокрадстве». Есть вещи, которые на всю жизнь оставляют неприятный рубец в душе. Но не будем сейчас об этом, это длинный разговор. Я отправляю тех, кому это интересно, к моей книге, там всё об этом подробно написано.
– Есть у вас любимый драматург?
Это – Антон Павлович Чехов. У Чехова огромное искусство образа, он пишет слова, которые сами по себе гениальные, но куда важнее то, что стоит за словами, какие мысли, какая глубина, вот это и есть искусство, когда образ возникает вслед за словом, чувство юмора, интеллект, люди разные, красивые, некрасивые, ведь в театре, в кино нужны разные внешне люди.
– А что вы скажите о творчестве его брата – замечательного русского актёра Михаиле Чехове, его методе актёрского мастерства? Насколько актуально сейчас это для молодого поколения актёров? Нужно ли это им знать сегодня?
Нужно ли это сегодня? Конечно, нужно! Во-первых, творчество Михаила Чехова – это высшее достижение актёрского мастерства. Оно не может быть забыто. Чехов создал свой метод, продолжающий систему Станиславского. Он вобрал в себя и театр переживания, и театр представления, на перекрёстке которых по сей день существует весь современный театр. Он мастер импровизации, мастер лёгкой, но в то же время очень серьёзной игры, требующей духовного поиска, духовного усилия. Мы не должны забывать об этих сокровищах русской театральной культуры. Его труд о технике актёра – моя настольная книга. Михаил Чехов в течение всей жизни был моей путеводной звездой. Это великий русский интеллигент. Очень хочется, чтобы следующие поколения актёров хорошо знали его творчество и следовали его советам.
– Какими критериями руководствуетесь вы приступая к постановке очередного спектакля, что вы ставите во главу угла? Каким, на ваш взгляд, должен быть спектакль?
– Во главу угла, как вы сказали, я ставлю человечность и пытаюсь её отстаивать. Если в спектакле нет сочувствия, трогательности, волнения, смеха или слёз, нет сопереживания судьбам героев, то это не русский театр, а театр формальный, театр без человека. Очень важно, чтобы на сцене были разноплановые персонажи, чтобы каждый характер был единственным в своём роде, и неповторимым, интересным зрителям своими парадоксами и непредсказуемыми изъявлениями, затрагивал души людей своими человеческими, жизненными проблемами, близкими зрителям. Тогда и отклик в его душе будет.
– Марк Григорьевич, расскажите, пожалуйста, о вашем отношении к нынешним театрам в нашей стране.
Жизнь прекрасна своим разнообразием, каждый интересен своим творчеством. У каждого свои интересы, подходы. Сейчас нет цензуры, в театре разрешается всё, но сам художник, не то, что он должен соблюдать самоцензуру, он должен иметь вкус, если он у него есть, то он сам может сказать, что допустимо, а что не допустимо, чего нельзя делать. Меня волнует, что в театрах сейчас много бессмыслицы, много, так называемых, «экспериментов», отсутствует мастерство, много дилентантизма, шарлатанства. Очень часто шарлатанство поддерживают другие шарлатаны. И тогда он сам себе цензор, сам себе редактор и сам себе совесть. Многие режиссёры говорят, «да для меня мнение публики не имеет значения» – это неправильно. Товстоногов учил нас, что искусство делается для людей, для зрителя. Самое трудное сделать спектакль, чтобы он всем нравился. Первоисточник даёт результат, если нет этого, тогда начинается отсебятина. Вообще, трудно провести грань, где здесь шарлатанство, а где новое, авангард. Не смотрите на меня, как на ортодокса, в театре может быть всё, кроме бессмыслицы. Пошлость везде и всюду, она в нас, это некая среда обитания. Мы совсем не заботимся, как мы можем противостоять этой пошлости. Есть культура, а есть бескультурье. В нашем театре каждый спектакль непохож на предыдущий, своей концепцией, подходами, по форме, по смыслу, мироощущению. У нас в репертуаре на сегодняшний день 64 (!) спектакля. Какой театр может этим похвастаться? Мы – успешный театр, но нам не хватает денег, у нас маленькие залы. Театр вмещает 150 человек. Много чего сейчас делается, чтобы вообще театр задушить и их вообще не было. В Москве около 90 театров. С большими залами театрам гораздо легче выживать. Если, например, я ставлю «Вишнёвый сад» и МХАТ ставит, то стоимость постановки у них и у нас совсем разная. Сколько стоит их декорации, и сколько у нас? Мы вынуждены выкручиваться как-то. По художественной части нас практически бросили, говорят: «зарабатывайте сами». А как, чем зарабатывать? У нас нет такой возможности.
– Каков метод вашего руководства в театре «У Никитских ворот»: политика «кнута» или «пряника», или чередование того и другого?
Иными словами, не тиран ли я в театре? Видите ли, в театре нельзя приказывать, говорил Станиславский, в театре можно только увлечь, заинтересовать. Увлёк, значит договорился. Мы прошли долгий путь от самодеятельного до государственного театра. До 1986 году наш театр-студия «У Никитских ворот» был на полном хозрасчёте, не получая от государства дотации. В 91-м году меня вызвали в Министерство культуры и сообщили радостную весть, что наш эксперимент удался, и мы теперь получаем статус Государственного театра. Вот в следующем году нам будет 40 лет, как мы существуем. Здесь фотографии самых близких мне людей (показывает в кабинете фотографии на стенах), некоторых уже нет с нами. Да, театр – мимолётное искусство, но оно имеет ещё и замечательное качество. В силу своей мимолётности оно закрепляется в зрительской памяти. Когда мы бывали где-то на гастролях в Америке, Германии, люди, выехавшие когда-то в эти страны, подходили к нам с театральными программками тех лет, когда они были в России. Они подходили к нам и просили подписать программки. Память – этим он, театр, важен. Жизнь побеждает. Зрительный зал в течении почти 40 лет нас помнит, любит, это же счастье! И это не моя заслуга, а всей нашей труппы. Это нас очень греет, вселяет надежду, что работаем мы не зря. У нас прекрасная обстановка, у нас здоровая критика, взаимоуважение, в доказательство этого, в течение этих лет не было никаких расколов, какие случаются в других театральных коллективах, нет никаких доносов, нет взаимооскорблений. И самое главное нас любит зритель, а мы любим его. Мы трудяги. У нас быстро выпускаются спектакли за спектаклями, не так как в других театрах.
– Есть у вас свой секрет в подборе актёров?
Есть. Во-первых, обладание чувством юмора, это свобода движений, свобода мышц, мне нравятся синтетические артисты, которые умеют петь, читать и разбираться в литературе, чувствуют её. Смотришь иногда на девочек, они красивые, но они все одинаковые, нет в них изюминки, а могут быть совсем некрасивые, но в них столько обаяния, силы, может быть даже хорошая актёрская злость, характер, словом, – личность. Вот такие актёры нам нужны.
– В театре вас окружает преимущественно молодёжь. К тому же, несколько лет вы преподавали в театральном институте, подготовили пять выпусков актёров. Какая она сейчас молодёжь на ваш взгляд?
Молодое поколение у нас очень разное. Поколение поколению рознь. У нас была очень непростая жизнь. Да, конфликт поколений имеет место быть, но это, как я полагаю, конфликт между культурой и бескультурьем. К сожалению, процветает хамство, полное отсутствие культуры, уважения к людям, их ничто не интересует, кроме денег. Золотой телец сейчас затмил все их помыслы. Они словно неандертальцы, развитие которых отстаёт от современного. Да, таких в наших театрах хватает, к сожалению. Но вместе с тем, есть блестящее молодое поколение, образованные, интересные, знающие языки, продвинутые, культурные. У нас, кстати, на эту тему есть спектакль «Горе без ума». Кто мы? Восток или Запад? Европа или Азия? Вопросы, в которых мы должны быть обязательно осведомлены, нужно думать, взвешивать всё, что делается вокруг, и т.д. У нас есть молодые артисты, прекрасные, трудолюбивые, они развиваются, они сводят с ума зрительный зал, публику своей игрой, своим умом и пр. А есть те, которые ничего не читают, неразвитые, кроме попсы их ничего не интересует. Ведь у них будут свои дети, и дети будут копировать своих родителей. Поэтому поддерживая молодое поколение, я поддерживаю культуру, а не тех приспособленцев, среди которых сейчас много «молчалиных», я говорю о честном поколении, талантливом и такое поколение я люблю и приветствую.
– Вы преуспели во многих областях культуры. Работаете, как киносценарист, как театральный режиссёр, поставив за свою жизнь более 200 спектаклей в разных театрах, пишете музыку к своим спектаклям, хотя, утверждаете, что вы единственный в стране композитор, не знающий ни одной ноты, вы написали и издали более полутора десятка книг. Это, и художественная проза, и автобиографическая литература, театроведческие книги, а также несколько стихотворных сборников. Вот только некоторые из них: «Режиссёр зрелища», «Самоотдача», «Превращение», «Театр из ничего», «Чтение «Дяди Вани», «Дело о конокрадстве», где описана история ваших отношений с Товстоноговым, «Изобретение театра», «Папа, мама, я и Сталин», «Ставлю Гамлета», «Поймали птичку голосистую», «Сказки для Саши», «Антология сатиры и юмора», «Кошерная тетрадь», поэтические сборники «Дон Жуан», «Штучки» и «Новые штучки» и др., а также более двухсот публикаций в периодической печати (рассказы, рецензии, статьи) и др. Есть ли среди них книга, которая для вас является самой главной, которая вам очень дорога?
Главная книга моей жизни – это «Папа, мама, я и Сталин». Я родился в 1937 году, на Камчатке, куда родители уехали по окончании Московского университета строить социализм, где вскоре родился я. А через полгода по чьей-то наводке пришли за моим отцом и посадили его. Он прошел все ужасы лагерной жизни, этапы, допросы и пр. Его не расстреляли, хотя поначалу приговорили. Ему повезло, это был конец 37-го года, вместо Ежова уже заступил Берия. Впоследствии, конечно, отец был полностью реабилитирован. Потом была война. Мама и папа, которые бесконечно любили друг друга, об этом и говорили их письма, они любили как Ромео и Джульетта, но так сложились обстоятельства, и они вынуждены были расстаться. Подробности об этом есть в этой моей книге. Между этими историями, есть история о Сталине, о моём отчиме, который дал мне свою фамилию, воспитал меня, как родного сына. По этой книге я написал пьесу и поставил в нашем театре спектакль. Это был мой сыновний долг моим родителям.
По моему мнению, Сталин и сталинизм – это абсолютное зло. Ещё Достоевский в своё время называл насилие бесовщиной и мракобесием. Каждый человек русской культуры стоит на тех же позициях – Достоевский, Толстой, Чехов всегда были противниками любого насилия. И я исповедую их убеждения.
Ну и отдельно, поскольку меня часто об этом спрашивают: моё отношение к своей поэзии, стихам. На старости лет, в семьдесят, я, вдруг, стал писать стихи. Не знаю, зачем это? Пишется и пишется, ну, что я могу поделать? Я и записываю их. И в результате издал несколько стихотворных сборников.
– Вам в эти дни исполнилось 85. Возраст, скажем так, не юношеский, но вы, по-прежнему, у штурвала и не собираетесь сдавать свои позиции. Вы всё такой же, как и много лет назад: живой, подвижный, энергичный, быстро реагирующий на всё, что происходит в стране и мире. Что вам помогает сохранять бодрость духа и стойкость? В чём секрет вашей душевной, да и физической молодости?
Моя работа. Я молодею душой каждый раз, когда прихожу на работу. Потому что меня окружают преимущественно молодые люди, и это здорово, они подпитывают меня своим молодым задором, своей энергетикой. Я не жалуюсь на здоровье, я его не очень чувствую. Я занимаюсь физкультурой, в молодости активно играл в футбол. У нас театр, не просто театр, это фабрика, особенно, когда мы получили две сцены. Хочешь не хочешь, а, как газета, которая должна регулярно выходить – нам надо выдавать спектакль. Десятилетиями мы работали без выходных, болеть некогда и так каждый понедельник, за редким исключением. Видимо, это и есть сильный мотиватор и тренажёр. Театр – это наш дом. Здесь все полито кровью, потом и слезами наших артистов. Конечно, бывают моменты какого-то психоза или депрессии, когда тебе кажется, что нас не понимают, что нас замалчивают, или что-то ещё. Зависть, она бывает плодотворная или неплодотворная. Если она тебя съедает, то это беда. Я лично люблю смотреть чужое, но не люблю смотреть чуждое.
– Остается ли у вас время на какие-то увлечения, хобби?
Какие увлечения, у меня расписан каждый день по часам?! Главное мое увлечение, оно же и моя основная работа – это театр. Ну и стараюсь выкраивать время на написание книг. Не знаю, увлечение ли это?
– Ваши дети и внуки пошли по вашим стопам, и, как и вы, активно занимаются творчеством, театром, литературой. Вы счастливы?
Думаю, да, несмотря на многие перипетии моей жизни. Жизнь мне дала немало, и я это ценю и благодарю Всевышнего за это.
Беседовала Фаина Зименкова
Поделиться статьей в соцсетях
Комментарии к статье